Василий Головачев - Русская фантастика 2013_[сборник]

Когда Егор опрокинул психа на капот, тот как заведенный повторял: «Каждое из поколений твоих… мучительнее, чем я теперь… Иуда… Предатель!» И улыбался, сволочь. Вне себя от ярости, Егор швырнул мерзавца на асфальт. Зацепив боковое зеркало, псих оторвал его и растянулся под колесами соседней машины. Взвыла сигнализация.

Если б не это, Егор продолжал бы пинать лежачего: помутившийся от ненависти взор заслонил дебильный второгодник Юрась, который давным-давно чуть не утопил третьеклассника Егорку Климова от нечего делать. Сальная улыбка Юрася, его пришептывающий голос намертво отпечатались в памяти. Вломив гаду напоследок, Егор быстрым шагом двинулся прочь.

— Проклятье твоему черному роду! Мстили и до Двенадцатого колена мстить будем. Слышишь, до двенадцатого!

Чокнутый улюлюкал вслед.

Красный, всклокоченный ото сна Грека орал и топал ногами. Люстра под потолком качалась, звеня подвесками; скрипели половицы. Егору было плевать, он думал об одном: жив, жив! Пока и еще жив, и это главное.

— Что ж ты врал, падла! Говорил, завтра, а они сегодня!

Шрам у виска Греки побагровел, глаза превратились в щелочки; серьга прыгала в ухе взбесившимся маятником.

— Я не врал. — Егор пожал плечами. — Не знаю, почему сегодня. Вальдемар сказал, завтра ночью.

— Твою гребаную мать, я знаю — почему! Какого хера ты расплатился сном?! Зачем?

— Ты сам захотел, — буркнул Егор.

Грека, уже собиравшийся крыть тройным загибом направо и налево, поперхнулся ругательством. Набычился. Крылья горбатого носа широко раздувались, в углу рта пузырилась кровавая ниточка слюны.

— Бессонница у мёня, — сказал он. — Понял? Поживи с мое… — ожесточенно поскреб в затылке. — Взялся, ешкин кот, на больную голову! Егор — из-за леса, из-за гор. Уродоваться из-за тебя.

По комнате гулял сквозняк; в углу разбитого окна скалилась луна, поблескивали осколки в раме. Ни тумана, ни синих болотных огней, ни всадников. Лягушачий хор сменился привычным цвирканьем. На окраине деревни, ближе к лесу, заходились лаем собаки.

— Угодили, вишь, в переплет. — Грека придержал люстру. Свекольный румянец на его щеках постепенно исчезал. — Вовремя я. А эти, видал? Насилу оторвались.

Егор ощупал языком зубы. Зубы болели, как от хорошей затрещины. Когда ударился, обо что? Или ударили?

— Весла жаль. — Грека досадливо скривился. — Течение там, камни. Не напасешься весел-то. Ладно, посмотрим, кто кого прижучит. Ты ложись, нечего шастать. Окно вон подушкой заткни, чтоб не дуло. Не бойся, до завтра не явятся. Спокойной, значит, ночи. — На пороге задержался, хмуро бросил: — Дужку приладь. Я на этой кровати мальцом спал, а ты — ломаешь.

Егор отрешенно взглянул на металлическую дужку в своих руках, положил на пол. Казалось, металл изъела ржа: пятна засохшей крови сплетались грубым узором. Порез на ладони саднил, не давая забыть пережитый ужас. Возле подоконника блестело стеклянное крошево. Присев на смятую постель, Егор зажмурился, спрятал лицо в ладонях и сидел так бездумно и неподвижно, отходя от кошмара.

Звон лопнувшего стекла переполошил весь дом. Первым на шум прибежал Грека, за ним — парень, кидавший навоз, и лысый мужик с топором. Что случилось позже, Егор не помнил, разве что урывками.

Крик. Жуткий, отчаянный. Это он кричит, Егор Климов, разрывая ледяную удавку страха на горле, разрывая мертвую тишину и собственные легкие. Бледный, сосредоточенный Грека жестом отсылает мужчин прочь из комнаты. Огромные косматые тени всадников мчатся по крышам домов…

Темнота, спасительная, мягкая; немая. Баюкает, наваливаясь, дрема. Пахнет рыбой. Вдруг — треск, скрежет… Егор лежит на мокром и скользком. Вверху среди стада туч бродит месяц, заливая блеклым светом речную гладь. Зябко. Сырой ветер забирается под воротник, вынуждая кутаться в клеенчатый рыбацкий балахон. Лодку влечет течением, но уже не крутит и не болтает; обломки весел зря вспенивают воду. Егор елозит ботинками по груде рыбы, приподнимается, опираясь на локти. На корме, спиной к Егору, широко расставив ноги, стоит человек в плаще и наполеоновских размеров шляпе. Он жарко, трудно дышит и громко сморкается. Затем, приложив козырьком руку ко лбу, всматривается в еле различимую полоску берега на горизонте. Полы брезентового плаща треплет ветер, и они раздуваются двумя маленькими парусами.

Егор кашляет в кулак, сплевывая прилипшую к губам чешую.

— Оклемался?

Человек оборачивается, в ухе капелькой серебра дрожит серьга.

Звонок в прихожей верещал, словно соседский кот, которому отдавили хвост.

Вздрогнув, Егор вскочил с дивана. Невпопад затрезвонившему будильнику были обещаны все кары небесные и земные. Почему-то спросонья Егор решил: звонит будильник.

Но звонили в дверь. Бесцеремонно, назойливо; в двенадцатом часу ночи. Предлагая немедленно открыть или распрощаться с мыслью об отдыхе.

После уверений психа о мести, безжалостной и неотвратимой, подобные действия граничили с безумием. Ответ мог быть лишь один. Не открывать. Вопреки здравому смыслу подстрекаемый губительным любопытством, Егор на цыпочках прокрался в прихожую. Выждав минуту, прильнул к глазку. Мужчина на лестничной клетке методично давил на кнопку. Он был высок, худощав и слегка небрит; аккуратно зачесанные назад волосы собраны на затылке резинкой, из кармана пиджака выглядывал уголок носового платка. Опрятный вид и строгий деловой костюм гостя внушали надежду: вероятно, ошибся квартирой.

Будто уловив, что за ним наблюдают, мужчина прекратил терзать кнопку и внимательно посмотрел на дверь. Егор обомлел. Сразу почуяв в облике незнакомца что-то не то, он теперь понял, что именно. Человек был вылитый он.

— Откроешь ты наконец? — спросил двойник. И постучал по глазку костяшками пальцев.

От спиртного гость отказался. «А я, пожалуй, тяпну, — сказал Егор. — Сто пятьдесят. Чтоб мозги прочистить». «Тяпни», — разрешил визитер, скребя щетину на подбородке.

На плите пыхтел чайник. Егор вспомнил, что ничего не ел и не пил, и сейчас, торопливо нарезая сыр и колбасу, косился на замершего в неудобной позе двойника. От чая и бутербродов гость отказался тоже.

— Браславский. Вальдемар, — представился он, перешагнув порог. Руки не подал.

Не снимая обуви, прошел на кухню.

— Давай без ахов и охов. Я — не ты. Просто мы удивительно схожи. Поэтому у тебя, вернее, у меня — но в нашем конкретном случае все-таки у тебя — возникли проблемы.

— С лестницы давно не спускали? — поинтересовался Егор.

Гость хмыкнул.

— Меня вообще не спускали с лестницы. И знаешь, я бы не советовал.

— Говори. Лучше без предисловий.

— С юродивым общался?

Егор кивнул.

— Он нас перепутал. Разумеется, юродивый не сам по себе и не болтал, что на ум взбрело. Передал, что велели. Он — проводник между…

Украдкой приглядываясь к Браславскому, Егор отметил: не так уж они похожи. Различия есть, и немалые. Надо быть идиотом, чтобы спутать его и этого заносчивого хлыща. Впрочем, чокнутый проделал это с двойным успехом — утром и вечером.

— …кроме того, юродивый пометил тебя. Отныне ты дичь, добыча. Охота ринется по твоим следам, настигнет и убьет.

— Зачем… предупреждаешь? — угрюмо процедил Егор.

— Не веришь мне?

— Чему я должен верить? Что за вздор?! Какие-то охотники, месть. Проклятие. Древнее, поди?

— Древнее, — вздохнул Браславский. — Наш род проклят. Мой предок, Роман Яновский, крепко ошибся четыре века назад. Верно, дьявол помрачил его разум, водил его рукой. Он отравил и предательски убил своего побратима.

— Короля Стаха, — закончил Егор, повторяя услышанное по телевизору.

— Да, короля Стаха и людей его. Мертвых и раненых утопили в болоте: приторочили к седлам и погнали коней в прорву…

Браславский смотрел перед собой невидящими, белыми глазами, и от его тихого голоса Егора продрал озноб.

— Вскоре они вернулись… Неупокоенные, отвергнутые и землей, и небом. Роман Старый погиб. Погиб его сын, и сын его сына, и дети их, и внуки. Никто из семьи Яновских не умер своей смертью. Я последний в роду. Последний, кому они мстят.

Очнувшись, Браславский потянулся к бутылке и, не притрагиваясь к закуске, опрокинул подряд две рюмки.

— Теперь будут гнаться за тобой. Ты ведь слышал о Дикой охоте?

— Это же… легенда, — только и смог выдавить Егор.

Вальдемар недобро усмехнулся:

— Легенда? Скажи это моему отцу. Деду. Брату. — Голос Браславского охрип. — И тем, кто придет за тобой.

На рассвете Егор забылся беспокойным, тяжелым сном. В разбитое окно задувал ветер, звенели подвесками люстры, а Егору чудилось — двойник Вальдемар звенит рюмкой. Чокается с бутылкой и пьет водку, как воду, не пьянея. Егор, захмелевший на голодный желудок, с интересом изучает Браславского в анфас и профиль. Вот так похож, вот так — не похож…